Прощай, детство – здравствуй, жизнь… - Юрий Михайлов

– Вот, принимай ученика, от самогО Михалёва прислали… Не бАлуйте с ним, архаровцы! Саше Калягину отдайте, в бригаду Володи Ухова запишите, – и к Алексею, – комсомолец? Хорошо, у Володьки КМБ (комсомольско-молодёжная бригада), нормальные ребята, правда, сдельщики, как говорят, не потопаешь – не полопаешь. Пашут как черти, но зато и при деньгах. Так что не отставай, догони и перегони их.

Нормировщица Клава, миловидная женщина с высокой причёской и яркими от помады губами, эффектно выделяющаяся на фоне железяк и стендов с инструментом, выдала Алексею новенький комбинезон чёрного цвета, положенный только ученикам, рукавицы, толстые, из брезента, всё остальное, сказала, находи сам: обувку, там, рубашку, носки и прочее. Улыбаясь, взяла его за руку и привела в цех, передала токарю, толстому мужчине лет пятидесяти, среднего роста, с интеллигентным лицом и голубыми глазами, одетому тоже в чёрный комбинезон с проймами на плечах и такой же чёрный берет. Тот выключил станок ДИП-200 («Догнать и перегнать» – лозунг тех времён, имеется ввиду, США), представился, скорее, заигрывая с молодой ещё нормировщицей:

– Александр Калягин, ты у меня десятый, парень, юбилейный, а так, если посчитать, полбригады – мои ученики.

– Кстати, токарь-универсал седьмого (последнего в тарифной сетке) разряда, – добавила нормировщица, помахала наставнику ручкой и выплыла из цеха.

– Вот мой стол, ящики для инструмента, – токарь подвёл Лёшку к деревянному сооружению в половину человеческого роста, обитому железом, с двумя дверцами, закрытыми на замок. – Раздевалку покажу позже. За замок не дёргайся, почти у всех они есть, потому как с фантазиями мы, рацпредложения имеем, за которые хорошо платят. А чтобы их не стибрили в чужих сменах, приходится держать замочки. Понял? Проехали и пошли дальше. С начальником и мастером я говорил, ситуацию с тобой представляю. Будешь стараться и головой работать, за три, дошло (!), месяца сделаю из тебя токаря второго разряда. Работа сдельная, обещаю: за сотню будешь получать. Ежемесячно.

До Лёшки пока не доходил смысл сказанного, он лишь слушал и не верил ушам своим, думал: «Мама по две смены вкалывает и получает по 70рэ в месяц, может, чуть больше, пенсия за отца – 28рэ, помогаем брату и сестре – студентам, степуха – копейки, квартплата, одежда, на остальное пытаемся жить. А тут такие деньжищи, светло, тепло и станочки, что надо».

– О чём задумался, паря? – дошли до ученика слова наставника. – Щас перерыв будет, свожу тебя на обед, накормлю, поскольку ты ещё не готов к нашему распорядку, на будущее – имей на питание не меньше трёх рублей: полное первое, второе с мясом, чай или компот. Умножь на двадцать смен в месяц – итого на еду под шестьдесят рубликов набегает. Считаю, многовато будет, особенно для ученика. Да и в бригадах далеко не все в столовку ходят. Поэтому приносим с собой, из дома, кое-кто даже в тормозках, вплоть до первого-второго блюд. Подумай и ты над этим делом.

Так, не спеша, дошли до длиннющей по размеру столовой, в нескольких окнах выдачи девчата разливали суп, раскладывали мясной гуляш, поджаристые крупные котлеты с картофельным пюре и макаронами, каши (гречневую и пшёнку) рабочие брали отдельно с топлёным маслом. По случаю знакомства, наставник взял сладкий компот из сухофруктов. Сначала хотел поднять стакан, словно для тоста, потом передумал, залпом выпил и, не дожидаясь Лёшки, направился к выходу. «Всё, знакомство закончилось, – подумал подросток, – начинаются будни».

Вернулись в цех поодиночке, Калягин из верхнего ящика стола достал учебное пособие по токарному делу, карандашом пометил 10—12 страниц в разных местах книги и, вручив её ученику, сказал:

– Я не курю, поэтому перерывов не делаю, хотя курилка и находится у моего станка. К сожалению. А теперь садись на лавку и читай, завтра тетрадь принесёшь с карандашом, будешь вызубривать и записывать, что непонятно. И почаще подходи ко мне, спрашивай, я расскажу, покажу на станке, не отрываясь от работы. Так вот проштудируем книгу и за практику возьмёмся, поставлю тебя сначала на револьверный станочек, на ветерана военных времён, а только потом – ДИП доверю. И будешь пахать, аки проклятый.

***

В ремцехе начинали работу в семь утра, трудились восемь часов с перерывом на обед. Потом заступала вторая смена, прихватывающая часть ночной смены комбината. Ученикам до 18 лет, которых в цехе трое, разрешалось приходить к восьми утра, заканчивали они в два часа дня. Так что Лёшка и по утрам нормально высыпался, и в обед уже бежал домой. Мама ждала его, специально взяв на работе это время, чтобы накормить сына горячим супом и картошечкой с селёдкой или солёными огурцами. Мясной борщ или щи варили из супнабора раз в неделю, в выходной день.

После обеда мама укладывала сына отдохнуть, заводила два старых будильника и уходила, через час они попеременно будили Лёшку: он успевал посмотреть задания по урокам и мчался в школу, благо, до неё – всего-то километр. Уроки шли по укороченной программе, но пять предметов успевали проходить каждый день. Мальчишку, вчерашнего школьника, поражала собранность и учителей, и учеников. Алексей учился хорошо, у него практически по всем предметам одни пятёрки. Директор гордился новым учеником, учитель физики и математики Александр Витальевич кряхтел от удовольствия.

На работе не всё складывалось так гладко, как в школе. Владимир Ухов, бригадир, оказался человеком заносчивым и карьерным, ревновал Калягина за везучесть и тягу ко всему передовому: то он новую заточку резца предложил, то уловитель для стружки придумал и теперь не надо делать уборку у станков. Неприязнь бригадира к учителю распространялась и на ученика. И только стоило токарю отлучится на минуту, бригадир тут же находил Алексею какую-то неприличную работёнку: убрать в курилке, подмести, а то и помыть пол в раздевалке, хотя там была штатная уборщица, вынести мусор, когда приходилось идти по длиннющему коридору, где сновали молодые глазастые ткачихи и ученицы школы ФЗО (фабрично-заводского обучения). Они хихикали над молодым мусорщиком, над его вёдрами на телеге.

Но Лёшка молчал, ни разу не пожаловался наставнику, хотя Калягин и сам видел несправедливость по отношению к его ученику. В понедельник станок наставника стоял не включённым: через минуту Лёшка знал, что в выходной Александр ездил к родителям в деревню, колол дрова и поранил руку, здорово, причём, ему дали больничный лист. Ученик открыл учебник и тетрадь, стал записывать расчёты по нарезанию червячной резьбы. Трудная тема, её обычно выставляют при сдаче экзамена первой.

– Лёх, бригадир зовёт, – хлопнул подростка по плечу ещё один ученик в смене, находящийся на обучении у слесаря. Ухов сидел на крутящемся стуле у фрезерного станка, следил, как полуавтомат нарезает головки болтов.

– Иди помоги Стёпке – слесарю нарезать резьбу, срочно понадобилось сорок болтов, а учитель твой сачкует…

– Как это сачкует? – почти с возмущением сказал Лёшка, – Он руку поранил, больничный дали…

– Посмотрите-ка, заступничек объявился. Иди, не рассуждай!

Лёшка умолк, побрёл к входным дверям, где разместился закуток слесарей. Они стояли у своих верстаков. Степан, худенький, низкорослый сорокалетний мужичок, похожий на дворового хулиганистого подростка, всем рассказывал, как он пацаном бегал на фронт, повоевал малость, но особист вернул его к мамке, подарив на память солдатскую форму и трофейный «Вальтер». Это бывало, как правило, по пьянке, трезвый Степан молчал, особенно про «Вальтер» – ни слова.

– Вставай к соседнему верстаку, бери заготовки… Вот только у меня совковое масло кончилось, касторовое есть, а это закончилось. А их смешивать для прочности резьбы надо… Ты вот, что, пацан, возьми жестянку, ступай к Серафиме – револьверщице, попроси у неё совкового масла, пусть плеснёт тебе чуток, а мы после обеда привезём со склада и вернём ей должок…

Алексей взял стоящую на столе жестяную банку на три литра, спросил, где размещены револьверщицы и пошёл к выходу. В закутке инструментального цеха стояли четыре револьверных станка, в войну на них вытачивали пистоны для взрывателей. На станках работали женщины, бригадиром у них – Серафима, выпускница первого набора ФЗО, проработавшая здесь всю войну по 16—18 часов за смену. Домой уже не ходили, ночевали прямо на сколоченных для них топчанах. Невероятно крепкая на вид женщина под два метра ростом, она так и не вышла замуж, воспитывала племянницу, работавшую с ней в цехе, но у инструментальщиков. Звали её Людмилой, бой-баба, мужчин меняла, как перчатки. Такое поведение родственницы не нравилось Серафиме, она слышала, что мужики прозвали её «Людка – совковое масло». Скверно на душе, но, что поделаешь, не убивать же родную кровь. Хотя женщина не раз преследовала надоедливых кавалеров, нередко била их, зажав в углу тёмного коридора.